О фильме Мэла Гибсона о Христе
Николай ЛИСОВОЙ,кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН, вице-председатель Императорского Православного Палестинского Общества:
«Безусловно, Мэлу Гибсону удалось создать хороший фильм. Автор попытался художественными средствами решить одну из богословских, если угодно, задач толкования Евангелия: в чем именно состоял и каким образом осуществился — по человеческой, исторической его стороне — спасительный подвиг Христа на Голгофе. Я пока не знаю другого подобного опыта в кино, а может быть, и в литературе.
С этой точки зрения, с точки зрения подвига одоления греха, смерти, фильм Мэла Гибсона меня устраивает с первых кадров — с Гефсиманской молитвы. Если картина начинается так, значит, речь в ней пойдет о главном, серьезном.
Кадры бичевания напоминают Грюневальда или картины Николая Ге, его голгофский цикл, где изображен страшный страдающий Христос, на Которого тяжело смотреть. Ге, кстати, тоже осуждали — и по тем же параметрам, что и Гибсона теперь: слишком жестоко, слишком страшно, все-таки Христос должен быть красивым, благообразным… Но обратите внимание: режиссер обезопасил себя, дав эпиграф из книги Исайи: «Нет в Нем ни вида, ни величия… и мы отвращали от Него лице свое… Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни, но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились» (Ис., 53:2-5). Этот Человек — жертвенный Агнец изначально, и это не имеет ничего общего с вариантом Дзефирелли или Пазолини.
В немецкой и вообще в европейской изобразительной школе господствует в основном образ Христа изъязвленного, избитого, обезображенного. Имеет ли он богословское оправдание? Да, в образе страдающего Мессии из Исайи. И тут задача художника — изобразить, как осуществлялся спасительный подвиг Христа. Вообще, слова о том, что Он добровольно взошел на крест, для нас, в обыденном сознании, как-то абстрактно звучат. У современных людей, не имеющих исторического или жизненного представления о предмете, может возникнуть даже такая картинка: вот, подошел к кресту, посмотрел: да, красиво, сбросил одежды, взошел на крест и распялся. Таково обычное восприятие искупительного подвига Христа: красивый, сильный Сын Божий, вокруг Которого легионы ангелов, отказывается от всего и добровольно идет на крест.
Теперь обратимся собственно к моменту Распятия. Заметим: как лаконичны и целомудренны в его описании Евангелисты: сказано только, что Пилат предал Его на распятие, «и привели Его на место, именуемое Голгофа», и распяли… Но для того, чтобы по-настоящему понять, что такое взять на себя грехи мира, нужно представить, что это за грехи.
Можно ли показать это, изобразить наглядно — и нужно ли показывать? Это вопрос серьезный. Но поскольку искупительный подвиг Спасителя на кресте есть сердцевина православного понимания, значит, для меня Гибсон, при многочисленных издержках, — это все-таки нормальный христианский подход. И спасибо ему, что не стал предаваться лирическим отступлениям. Но все действие сосредоточил на последней ночи и на последних голгофских часах Спасителя. Автор ведь с самого начала оговаривается, что снимает Христа по Исайе, и никакого иного.
Фильм, как и Евангелие, обрывается на полуслове. Христос сказал: «Совершилось» — и умер. А наутро, говорят евангелисты, пришли к могиле женщины, а в могиле пусто — и все. Тайна. И хорошо, что никто не попытался экранизировать, как осуществилась тайна Воскресения. Евангелие как историческое повествование кончается крестной смертью, и лишь кратко, вполголоса, как бы уже из метаистории, говорится потом о воскресении. Здесь Христос для одних видим, для других невидим, одними узнаваем, другими — неузнаваем… Магдалина дотронуться до Него хочет, а Он говорит: «Не прикасайся ко Мне, Я еще не взошел к Отцу Моему». Это уже другое состояние. А земная история кончилась на Голгофе — снятием с креста и положением во гроб. С этой точки зрения Гибсон экранизировал корректно: положили во гроб — луч света — пустая плащаница…
Здесь важнейший критерий не можно или нельзя — а удалось или не удалось. Церковь признает четыре Евангелия. А ученые уже 14 или 24 издали. Почему? Помимо богословских и исторических причин, критерий отбора из того, что имелось, был в красоте. Церковь взяла самые красивые, самые цельные и стройные Евангелия. Или, к примеру, утреннее и вечернее правила. Они состоят из ряда замечательных, мудрых молитв. Но ведь изначально их было множество вариантов, а остались в церковном Предании именно те, которые, помимо прочего, удались. Один святой говорил своему послушнику, который плел половички, и у него не всегда получалось: «Что получается, оставь, а что не получается, выбрось и забудь». Вот так и Церковь поступает. Вопрос ведь не в том, что один автор более греховен, чем другой, а в том, что греховны мы все. И если у нас что-то получилось, то это не наша заслуга. Это благодатью и благословением Божьим свершается. Вот и получается: два подвижника, у каждого — свой вариант канона, но у одного удался, а у другого нет. И каноном становится тот, который удался. Поэтому фактор творческой удачи, удачливости, неявным образом входит в понимание и святости, и церковности, и духовности, и православности.
Да, переписывать Евангелие не нужно — потому что оно уже есть, а вот такие вещи делать, как фильм Мэла Гибсона, может быть, и имеет смысл. Получился фильм или не получился — вот главный вопрос. По-моему, он получился лучше, чем все фильмы о Христе, которые я видел. Может быть, и в нем много изъянов, и хотелось бы, чтобы многое там было и лучше, и выше, и чище, и умнее. Но все познается в сравнении. Почему я и говорю: сначала попробуйте написать «Войну и мир» или «Божественную комедию», а потом рассуждайте и критикуйте. Я действительно считаю, что лучше фильма на евангельскую тему пока нет».
Николай ЛИСОВОЙ,кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН, вице-председатель Императорского Православного Палестинского Общества
http://www.pokrov-forum.ru/library/cinema/mnenia/strasti_pro_i_kontra_foma.php отзывы о фильме